И добавил, помолчав:

– Там теперь изобилуют опасные наваждения. Кому, как не тебе, это знать! – И процитировал святое писание: – «Любое твое видение есть ложь, любой предмет есть иллюзия, любое чувство эфемерно, как сон».

– Се есть истина Амитто, – задумчиво пробормотала София.

Только разум против этого восставал. Поверить, что милое видение, приведшее ее сюда, – жуткий призрак родом из Темной эпохи? Нет, невозможно!

– Доброй ночи, капитан Размышляй.

Распрощавшись, она повернулась к нему спиной и направилась к себе, в седьмую каюту.

18

Дорога в Авзентинию

Рубио умер на шестой день. Ильдефонсо и Эль Сапо – через сутки после него. Мы с Бронсоном предлагали им еду и питье, но все оставалось нетронутым, в то время как наши тюремщики бесстрастно взирали через решетку. Еще несколько дней нас самих цепенил страх заболеть. Думается, от одного этого страха я временами утрачивала аппетит. Жуткое зрелище – трое взрослых мужчин медленно убивают себя, уходят из этого мира так, словно никогда и не принадлежали к нему!

Однако день шел за днем, и мы с Бронсоном постепенно пришли к выводу, что зараза некоторым образом нас миновала. Я была напугана и почти утратила мужество, но жажда жизни не покидала меня. Ежеутренне по пробуждении я первым долгом тянулась к лицу Бронсона: нет ли на нем знаков усталого безразличия, то бишь первых симптомов лапены? По счастью, я видела на лице мужа лишь зеркальное отражение собственной жгучей тревоги. Бронсон точно так же, как я, жаждал вырваться на свободу, скорее покинуть зачумленный континент… вернуться к нашей дражайшей Софии…

Мы в первый же день нажали кнопочку на часах Рена и в дальнейшем повторяли это каждый день. Ничего не происходило. Я продолжала надеяться, что он прибудет за нами: имея такой корабль, как «Гнездышко», почему бы и нет? Вероятно, мои надежды были наивны…

Еще наивней было рассчитывать, что тюремщики раскроют нам двери, как только убедятся в нашей невосприимчивости к болезни. В самом деле, зачем бы им держать нас в карантине, раз лапена нас не брала? Увы, на восьмой день, когда люди шерифа в золотых масках вынесли тела и похоронили их на равнине возле тюремных стен, мы поняли всю глубину своего заблуждения.

Нас посетил шериф и с ним еще двое. Один – писец в черной мантии, с переносной подставкой для письма: он слово в слово записал весь наш продолжительный разговор. Второй был невысок, тучен и облачен в красное с белым. Подобно людям шерифа, он носил клювастую золотую маску, а на груди – великолепной работы золотой крест на такой же цепи. Насколько я поняла из объяснений шерифа, это был муртийский священник. Разговор шел через зарешеченное окошко. Священник задал нам множество вопросов, неизменно держа пухлые, не слишком чистые руки благочестиво сложенными на выпуклом животе.

– Назовите свои имена и происхождение.

– Минна и Бронсон Тимс из Бостона, что на Новом Западе.

– Почему твой муж не отвечает? – поинтересовался священник.

Маска скрывала выражение его лица, но в голосе слышалось неодобрение.

– Он не говорит по-кастильски.

Последовала короткая пауза.

– Ладно, – проговорил он затем, и ясно стало: вовсе не ладно. – Что привело вас в Папские государства?

– Мы приехали разузнать о судьбе нашего друга, Бруно Касаветти. Несколько месяцев назад он прислал нам письмо – судя по всему, отсюда, из Муртии. Он в самом деле сюда приезжал? Не будете ли вы так добры указать нам, где он теперь?

Эти слова породили некоторое смятение. Трое взялись советоваться между собой; они говорили слишком тихо и быстро, так что всего разговора я уловить не смогла. Удалось расслышать лишь имя Розмари и слово «брухо», означавшее на их языке ведьму или колдуна. Оно прозвучало несколько раз.

Когда священник вновь повернулся к нам, было похоже, что они уже вынесли некоторое решение, ибо направление допроса переменилось.

– Какими заклятиями или темными чарами вы отвращаете от себя немочь?

Я до того не ожидала ничего подобного, что промешкала с ответом.

– Что он говорит? – спросил Бронсон.

– Спрашивает, какими заклятиями мы отводим от себя лапену, – в ужасе ответила я.

– Судьбы благие! – пробормотал он. – Недоброе затевается…

Я повернулась к священнослужителю:

– Ваши вопросы приводят нас в недоумение. Мы не верим ни в чары, ни в колдовство, ни в потусторонние силы. И не больше вашего понимаем, почему нас миновала зараза, постигшая наших спутников. Для нас это такая же тайна!

– Значит, не верите в колдовство? – жестким голосом спросил клирик. – Беретесь отрицать существование столь ужасного зла?

Я поняла, что совершила ошибку:

– Простите мой скверный кастильский, я не так выразилась. Мы уже сами не знаем, во что следует верить! Нам слишком мало известно как о болезни, так и о средствах против нее. Я лишь пыталась сказать, что мы никакого понятия не имеем ни о чарах, ни о темных искусствах.

Церковник и шериф опять начали совещаться. Писец прилежно делал пометки. В этот раз я вообще ничего не уловила из тихого разговора. Когда же священник вновь повернулся ко мне, в каждом его движении так и сквозило: «меня это больше не касается». Как же я испугалась!

– Ваш приговор, – сказал он, – будет вынесен завтра к полудню. Шериф вам объявит его.

И, более не добавив ни слова, клирик повернулся и зашагал прочь, а за ним – двое других.

– Пожалуйста!.. – крикнула я им в спину. – Пожалуйста, выпустите нас, и мы поклянемся никогда больше не возвращаться! Мы же не больны! Мы никаких неприятностей вам не доставим!..

Они и виду не подали, что услышали. Ушли по направлению к Муртии, даже не замедлив шага. За ними постепенно опало облачко пыли…

Облегчение от того, что лапена нас миновала, уступило место сдерживаемой панике. До самого вечера Бронсон пытался расшатать железные прутья, вмурованные в каменную кладку, я же вытащила из сумки эту тетрадь и начала делать записи. Мои раздумья поневоле приняли мрачный характер. Я осознавала, что дорога к спасению нам отрезана и что жуткая судьба, постигшая Бруно, не минует и нас. Я, конечно, не сожалела, что мы откликнулись на его зов; жаль лишь, что мы примчались со всей поспешностью и тем подвергли опасности самих себя. Стоило подольше задержаться у Джильберто Хереза. Да еще и выслать кого-нибудь вперед – пусть бы разведал, что тут стряслось. Можно было и воззвать к церковным властям Севильи, дойти до епископа…

С такой обзорной точки, как тюрьма в Муртии, любой иной порядок действий выглядел разумней того, который мы предприняли в действительности.

Когда начало смеркаться, Бронсон оставил бесплодную борьбу с решеткой и отошел от окна, я же отложила перо. Я совсем потеряла счет времени, блуждая в темных лабиринтах несбывшегося, пока наконец Бронсон не пробудил меня к настоящему. Мы с ним сидели в густеющей темноте, переплетя руки, и молчали. Наши мысли, однако, вместе устремились в прошлое, туда, где остались София, Бостон и весь наш мир. Потом солнце скрылось за горизонтом, и вместе с ним померкли наши надежды.

Потянулись нескончаемые часы ожидания… Как же мы удивились, заслышав легкие шаги, приближавшиеся к тюрьме. Неужели это уже шериф спешил объявить нам приговор?.. Поднявшись, мы подошли к зарешеченному окну. Однако увидели не шерифа. К зданию подходила девочка лет двенадцати или тринадцати, не более.

Она была одета в длинное платье, голову покрывала шаль. Приблизившись к окошку, она опустила край шали, чтобы мы могли рассмотреть ее, пользуясь остатками света.

Она спросила по-английски, с легким акцентом:

– Значит, вы друзья Бруно?

– Да, – ответила я удивленно и… вспомнила его письмо. – А ты, наверное, Розмари?

Она кивнула.

– Благодарение Судьбам! – воскликнул Бронсон. – Мы тебя нашли! Вернее, это ты нашла нас. Мы получили письмо, которое ты отправила ради Бруно. Где он? Он здесь? С ним все хорошо?